Дискуссии

« вернуться к списку

версия для печати

Исход науки из России: есть ли свет в конце туннеля? (Окончание)

изображение с сайта elementy.ruПосмотрим теперь, как выглядит эмиграция ученых с российской стороны. В 1985 году к власти пришел Горбачев и началась перестройка. К сожалению, наши реформаторы пренебрегли предупреждением одного из основоположников западного либерализма Джорджа Стюарта Милля: "Всякий раз, когда устойчивость приносится в жертву прогрессу, приносится в жертву и сам прогресс".

Вспоминаю свой визит в Химфизику в 1996 году. Помещения лаборатории и прилегающая местность выглядели как после бомбежки: зимой корпус не отапливался за отсутствием средств, вода замерзла, батареи лопнули, пол вздулся, стены облупились и покрылись плесенью, туалеты, по всей видимости, не чистились с начала перестройки и т. д. Ездил я в тот раз в Москву с американскими коллегами, выступавшими перед учителями химии и студентами. Понадобились объединенные усилия нескольких кафедр химфака, чтобы добыть 150 мл ацетона для демонстрации – реактивов не было нигде. Но общее настроение в тех аудиториях, где наша бригада выступала, было скорее оптимистическим. Это был оптимизм известного рода: хуже быть не может – следовательно, должно стать лучше.

С тех пор прошло больше 10 лет. Российская экономика в последние годы устойчиво росла, пусть даже в основном за счет добывающих секторов, экспорта углеводородного и иного сырья. Повысился уровень жизни, по крайней мере в крупных городах, уменьшилась безработица, взята под контроль инфляция, резко возросли валютные резервы государства. Не будем анализировать все перемены в комплексе, а рассмотрим более узкий вопрос: как изменилось положение в науке? Действуют ли сегодня факторы, заставлявшие ученых искать работу за рубежом?

Что побуждает ученых к эмиграции?

Причины эмиграции общеизвестны. Их можно сгруппировать в две категории: лично-материальные и, условно говоря, "организационные" – отнеся к последним и все инфраструктурные, иерархические, информационные, психологические и иные болезни российской науки.

Материальное положение ученых остается жалким: практически невозможно обеспечить семье достойное существование. Зарплата старшего научного сотрудника, кандидата наук, в институтах Академии наук с мая 2007 года составляет около 600 долларов в месяц. Однако оклад младшего научного сотрудника в 2007-2008 году все еще меньше официального прожиточного минимума трудоспособного населения в Москве. Даже в 2009 году предполагаемая зарплата научного сотрудника не позволит снимать в столице однокомнатную квартиру. Трудно ожидать, что в ближайшие три-четыре года в крупных городах профессия ученого перестанет быть уделом лишь тех немногих, у кого есть независимые от заработной платы источники дохода. (В то же время наиболее сильные исследовательские центры сосредоточены именно в метрополиях с самой высокой стоимостью жизни, таких, как Москва и Петербург.) Ученым приходится работать на стороне или обеспечивать свое существование кратковременными выездами за рубеж в рамках совместных научных проектов, за чем нередко следует участие в более длительных программах и в конечном счете продолжение научной карьеры за рубежом.

Если личные проблемы выживания в некоторых случаях могут быть решены за счет индивидуальных ресурсов, то для материального обеспечения самого научного процесса необходимы весомые инвестиции. Представляется, однако, что все эти материальные проблемы поддаются решению уже сейчас или в обозримом будущем.

Не менее серьезна и другая категория причин научной эмиграции. В России наука не востребована обществом. Стагнирующая индустрия невосприимчива к инновациям. Бизнес не видит немедленной отдачи от науки, а долгосрочные программы непривлекательны вследствие нестабильности политической и правовой системы. На это накладывается отсутствие адекватных механизмов распределения средств, честной конкурентной среды в науке, давление академической бюрократии, феодальные нравы, традиционный непотизм и фаворитизм в академической среде. Хотя формальные барьеры для научного обмена и международных контактов сняты, из-за несовершенства информационного обеспечения, трудностей с визами российские ученые не ощущают себя интегрированными в международное научное сообщество.

Эти проблемы не могут быть решены внутри одного, пусть и крупного ведомства, подобного Академии наук, и не сводятся к деньгам. Они являются неотъемлемой частью общей ситуации в стране. Ученые, обладая профессионально развитым критическим мышлением, менее других склонны верить официозной мифологии, лучше видят преобладающие тенденции развития российского общества и не могут не обращать своих надежд на Запад.

Есть ли признаки улучшения ситуации? Чего, например, можно ожидать от Федеральной целевой программы (ФЦП) развития научных кадров на 2008-2012 годы, подготовленной в Министерства образования и науки? По словам министра А.А. Фурсенко, ФЦП должна завершить переходный период – с момента запуска реформ образования и науки до появления реальных результатов. Предполагается создать устойчивую систему подготовки молодых ученых и стимулировать их закрепление в научной и научно-преподавательской отраслях. Завлекать научные кадры будут разнообразными грантами (в общей сложности их наберется около тысячи). Часть их достанется группам, работающим над "самыми перспективными научными темами". В группы должны входить не только доктора и кандидаты наук, но также аспиранты и студенты. Другие гранты будут разыгрывать вузовские профессора и школьные учителя, разработавшие передовые учебные курсы. Третью группу предназначают "молодым магистрам" и аспирантам. А если они к тому же защитят диссертации раньше срока, то получат трехлетний контракт на работу в госсекторе науки или высшего образования, обещают разработчики ФЦП.

Кто и как, однако, будет выбирать "самые перспективные темы", распределять гранты – как всегда, чиновники от науки? Будет ли обеспечена честная конкуренция, квалифицированная экспертиза? При обсуждении программы в Общественной палате было отмечено, что закладываемых средств – около 2 миллиардов долларов – не хватит ни на зарплаты, способные удержать в науке молодых, ни на достаточные пенсии для пожилых.

Неудивительно, что, по данным того же Минобрнауки, профессию ученого считают привлекательной 9% молодых людей и лишь 3% выпускников вузов идут в науку. Это совсем не мало – в популяции и не может быть большей доли людей, пригодных для занятий наукой. Хуже, что, независимо от отношения к науке, большинство молодежи видит свои перспективы не на родине, а за рубежом. По данным председателя Сибирского отделения академии Николая Добрецова, около 70% студентов Новосибирского университета намерены, получив диплом, уехать за границу. Опрос, проведенный в 2003 году среди выпускников МГУ, показал, что среди студентов, собирающихся посвятить себя научной деятельности, немногим более половины (56%) связывают свое будущее с отечественной наукой. При этом 10% биологов, 11% физиков и 13% химиков за несколько месяцев до окончания вуза уже имеют приглашения на работу за рубежом. Такая же картина была и с молодыми учеными в научных организациях Москвы: в 2003 году выехать за рубеж по профессиональной линии планировали 44% респондентов, в том числе уехать на постоянное место жительства намеревались 7% опрошенных.

В то же время не более 15% из 3200 российских вузов готовят специалистов, квалификация которых удовлетворяет мировым стандартам. К примеру, программы химического образования в США сертифицирует Американское химическое общество. Так вот, не более трех-четырех российских химических факультетов могли бы успешно пройти такую сертификацию, хотя бы из-за отсутствия доступа к научным журналам и современной аппаратуры. (Не говоря уже о том, что российская молодежь сегодня зачастую идет в институты не учиться, а "пережидать" призыв в армию.) Даже действующие в России фирмы бывают вынуждены нанимать инженеров на Западе. Поэтому устроиться за рубежом удастся, видимо, далеко не всем желающим.

Многие молодые исследователи покидают страну не сразу по окончании университета, а после аспирантуры – это позволяет претендовать на позицию постдокторального исследователя, с зарплатой, достаточной для содержания семьи. Однако эта схема работает, только если аспирантская работа выполнена в приличном учреждении, руководитель известен на Западе и по диссертации имеются публикации в западных изданиях. В противном случае при оценке кандидатского диплома специальными организациями (с довольно-таки безграмотным персоналом, по моим впечатлениями, и за существенную плату) кандидатская будет признана эквивалентом магистерской степени, а не доктората.

Профессиональный рост эмигрантов на Западе

Для тех, кто намерен строить свою жизнь за пределами России, стандартный путь после получения российского диплома о высшем образовании проходит через аспирантуру зарубежного университета. При этом надо иметь в виду, что аспирантура по физике, химии, молекулярной биологии и т. д. может длиться не три года, как в России, а пять и более лет – пока не будут получены принятые к публикации результаты. Специальные аспирантские курсы гораздо более многочисленны, больше по объему, а экзамены труднее, чем в России (насколько я помню, 40 лет назад у нас в аспирантуре надо было сдать всего один экзамен по специальности при поступлении и один по программе кандидатского минимума, причем никаких лекционных курсов для аспирантов не было). Аспиранты в западных университетах, конечно, не бедствуют, но если у них есть дети, то жизнь приходится вести более чем скромную. Все же это вполне сносное существование: принимая аспиранта или постдока, университет обеспечивает стипендию и/или зарплату, достаточную для обитания в данной местности, включая расходы на жилье. Никакой надобности работать на стороне, разумеется, не возникает. Впрочем, и возможности, как правило, нет: аспирант – физик, химик или молекулярный биолог – работает в полную силу. Руководитель, тратящий на аспиранта свои гранты, требует полной отдачи, не заинтересован в быстром завершении аспирантуры (опытный работник уйдет, а нового еще надо обучить) и не несет ответственности ни перед кем за успехи своих аспирантов.

Видимо, самое разумное – получить кандидатскую степень в России, но обязательно в учреждении с международным признанием (не формальным, а фактическим), опубликоваться на Западе и затем поступать на постдокторскую позицию в западном университете. (Правда, для дальнейшего карьерного роста именно в академии российский кандидатский диплом даже после стажировки на Западе будет тормозом. Для трудоустройства в индустриальном секторе это уже не столь важно.) Помимо приличной зарплаты, и университеты, и федеральные исследовательские центры, и крупные частные фирмы, открывающие постдокторские позиции, обеспечивают медицинское страхование работника и членов его семьи, а иногда и пенсионные отчисления – в этом случае позиция постдока уже мало отличается от штатной должности, только что без перспектив постоянной занятости. Некоторые организации добавляют еще субсидии на детей. В Интернете и профессиональных журналах можно найти информацию о бенефитах, предоставляемых ученым работодателями (см., например, "Best Places to Work 2007: PostDocs", "The Scientist", April 2007).

Заметим, что за исключением "небожителей" – постоянных профессоров университетов – никакая должность не дает гарантии занятости. В частном секторе, особенно в больших компаниях, не церемонятся: если менеджмент сочтет ваше пребывание в фирме нецелесообразным, то в пятницу вечером вы получите письмо, извещающее вас о том, что фирма более не нуждается в ваших услугах, вы свободны с понедельника и ваш пропуск аннулируется в пятницу по окончании рабочего дня. Испытание не для слабонервных, хотя обычно и смягчается существенным выходным пособием. Один мой знакомый, толковый химик-синтетик на пятом десятке лет, с многочисленными публикациями и американскими патентами, пережив подобное, впал в депрессию и раз и навсегда порвал с наукой – переквалифицировался в федеральные служащие. В академии порядки более цивильные, но и здесь, за исключением профессоров, каждый может в любой момент лишиться работы по множеству причин, например из-за неудачи босса с получением очередного гранта.

Самый широкий рынок труда для научных работников, конечно, в США. Ни в одной другой стране нет такого многообразия научных лабораторий и научно-исследовательских организаций. И пожалуй, нигде нет столь многонациональных научных коллективов. Вспоминаю свое первое впечатление от посещения так называемой Лаборатории реактивного движения (Jet Propulsion Lab), где мне затем довелось работать около четырех лет ("так называемой" – поскольку в этом научно-техническом центре Национального агентства космических исследований, которым руководит Калифорнийский технологический институт, сегодня занимаются едва ли не всеми аспектами космоса, кроме собственно реактивного движения). Чуть ли не в первый же день моего пребывания там заходим мы с коллегой, в прошлом также сотрудником Химфизики, во двор одного из корпусов, видим знакомую картину – дымящие дьюары с жидким азотом, – и первый встречный во дворе вступает с нами в разговор по-русски, и мы тут же находим общих знакомых. Впоследствии мне случалось работать в этом учреждении с коллегами из Индии, Китая, Японии, Англии, Турции, Палестины и Бог знает еще откуда – и никаких проблем. Вообще, по характеру работы, служебному климату, отношениям среди сотрудников федеральные лаборатории ближе всего к нашим академическим институтам – порядку, конечно, больше, но все же похожи.

Так зло или благо?

Проблемы научной эмиграции можно рассматривать с разных позиций. Согласно весьма распространенной точке зрения, это чистое бедствие для России. Подсчитываются многомиллиардные убытки, например, социолог Евгений Авдокушин со страниц газеты "Взгляд" утверждает, что "ежегодные прямые потери России можно оценить не менее чем в 3 миллиарда долларов, а суммарные с учетом упущенной выгоды – в 50-60 миллиардов". Но правда состоит в том, что при существующем положении вещей страна абсолютно не способна освоить эти мифические миллиарды.

Праведный гнев государственников направлен прежде всего на самих эмигрантов, обвиняемых в недостатке патриотизма. В лучшем случае обсуждаются меры, нацеленные на удержание специалистов, – хорошо, если поощрительные. Однако в проекте федеральной целевой программы "Научные кадры Российской Федерации", рассчитанной на 2004-2009 годы, предложены и другие способы воздействия: "усилить контроль за реализацией международных договоров о сотрудничестве в области обмена учеными и специалистами", а также "предусмотреть поэтапное введение бесплатного обучения в аспирантуре или докторантуре только в случае обязательной занятости в государственном секторе экономики в течение 5 лет". Напоминает уже подзабытое требование возвращать Советскому государству деньги за образование при выезде за рубеж или обязательную отработку по распределению...

Можно взглянуть на проблемы научной эмиграции иначе-с точки зрения интересов мировой науки, памятуя о словах Чехова: "Национальной науки нет, как нет национальной арифметики". При современных средствах коммуникации действительно не важно, в какой географической точке получены те или иные результаты – они немедленно станут достоянием всего научного сообщества. Поэтому разумно было бы предоставить благоприятные условия для творчества тем сравнительно немногочисленным индивидам, которые могут продвинуть вперед научное знание, создать предпосылки для новых технологий. Профессия ученого не может быть массовой. Разумная норма людей, занятых в науке (включая вспомогательный, технический и административный персонал), по-видимому, не превышает 100 человек из 10 тысяч. Для тех, кто идет в науку, как и для людей других творческих специальностей, профессия должна быть делом жизни, если угодно – страстью, а не способом заработка. В то же время труд ученого должен обеспечивать ему приемлемый уровень жизни. Отсюда вывод: нужно не тормозить искусственно научную миграцию, а создать научной молодежи режим наибольшего благоприятствования для поисков подходящего места работы, как внутри страны, так и за рубежом.

Наконец, можно и должно думать о путях науки с точки зрения национальных интересов России. Тогда "утечка умов" – явление не только неизбежное, но и в высшей степени полезное для России.

Если говорить о поколении, завершившем свое образование в 80-е годы, "умы", оставшиеся в России (за очень редким исключением), либо пропали, прозябая в деградирующих научных учреждениях, либо ушли в другие области деятельности. Моя дочь Анна окончила Химфак МГУ в 1989 году, затем аспирантуру и постдокторат в США. Сейчас она преподает химию в одном из старейших частных четырехлетних колледжей в штате Нью-Йорк, руководит студенческими исследованиями, публикуется, ездит на конференции, но все же считает, что это занятие лучше совмещается с семейной жизнью, чем непрерывная гонка за грантами или жестко регламентированная работа в индустрии. Анна поделилась со мной сведениями о 17 (из 22) своих одногруппников. Что же оказалось? Из оставшихся в России семи человек связь со специальностью сохранили четверо. Двое остались на Химфаке МГУ: одна защитила кандидатскую и занимает небольшой административный пост (секретарь кафедры), другой на кафедре химической энзимологии. Еще один выпускник работает в Черноголовском научном центре, и одна стала учителем химии в Дубне. Остальные утратили связь с профессией, либо выпали из поля зрения – во всяком случае, их имена не удается найти по публикациям последних лет.

Все, кто оказался в Америке (11 человек), прошли через аспирантуру и получили докторскую степень, в том числе в таких престижных университетах, как Йель, университет Джона Хопкинса, университет штата Нью-Йорк, Флоридский университет, университет Южной Калифорнии, трое выехали за границу по окончании аспирантуры химфака, затем прошли постдокторат в США. Из этих 11 человек 10 работают по специальности, в том числе семеро – в крупных химических и фармацевтических фирмах США и Канады, один в Агентстве по контролю фармпрепаратов и продуктов питания (FDA). Еще один выпускник, получив докторат, бросил химию и работает в крупной финансовой структуре на Уолл-стрит. Все работающие по специальности публикуются в научных журналах, подают заявки на патенты, словом, живут активной профессиональной жизнью. Таким образом, почти все "утекшие" за бугор, и в этой небольшой выборке, и в целом, остались в химии, накопили профессиональный опыт и, не утратив своих российских корней, стали органической частью мирового сообщества.

Немаловажно, что большая часть российской научной диаспоры не отделяет себя от русской культуры и детям стремится обеспечить двуязычное воспитание. Многие из этих детей, следуя семейной традиции, становятся высококвалифицированными специалистами, которых от американских и европейских сверстников отличают знание русского языка и интерес к России.

Таким образом, "утекшие мозги" сохранились неплохо – возможно, лучше, чем если бы они остались на родине. И если в России наметится тенденция к улучшению обстановки, то именно эти люди смогут сыграть важную роль в подъеме российской науки. Вообще же опыт многих стран показывает, что эмигранты начинают возвращаться не тогда, когда условия в стране исхода становятся такими же, как в принимающей стране, а намного раньше. Часто бывает достаточно ощущения динамики и свободы.

Вопрос, потеряны ли члены научной диаспоры для России, имеет две стороны: во-первых, готова ли Россия допустить уехавших к активному участию в развитии отечественной науки, во-вторых, в какой мере заинтересованы в таком взаимодействии члены этой диаспоры и в каких формах такое сотрудничество для них приемлемо.

Вернутся ли они?

Захотят ли они когда-нибудь вернуться в Россию насовсем – сомнительно, во всяком случае, сейчас этого почти не наблюдается и в обозримом будущем не предвидится. Цитируя Тютчева (между прочим, был патриот и государственник по убеждениям), "вернувшиеся из-за границы почти так редки и неосязаемы, как выходцы с того света, и, признаюсь, нельзя по совести обвинять тех, кто не возвращается, так как хотелось бы быть в их числе". Уж очень заметно различаются условия жизни и работы в России и на Западе. Кроме того, надо иметь в виду, что у этих людей в прошедшие годы рождались дети, внуки. Дети уже в значительной степени англоязычны, они принадлежат другой культуре, и при всем патриотизме родителей обратный переезд практически нереален.

Тот, кто уехал десять лет назад, скорее всего, уже не вернется. Мне известны лишь отдельные случаи возвращения в Россию кандидатов наук, работавших в США по краткосрочному постдокторскому контракту. Во-первых, найти другую работу не так-то просто, особенно если этому не способствует ваш босс, а во-вторых, в тех немногих случаях, о которых я знаю, возвращающихся ожидала дома не столько научная, сколько неплохо оплачиваемая административная карьера, хотя и связанная с их образованием и квалификацией.

Между прочим, совсем по-другому относятся к этому предмету китайские постдоки. Они едут в Америку, чтобы выполнить серьезное исследование в известном научном центре и опубликовать статьи в престижном журнале. После этого на родине их ожидает высокооплачиваемая работа в хорошо оборудованных научных центрах, квартира и даже кое-какие привилегии в истинно восточном стиле, вроде шофера с машиной. Понятно, что российским специалистам, возвращающимся на родину, ничего подобного не угрожает.

Россия не может, да и не хочет предоставить возвращающимся ученым условия для работы и жизни, сопоставимые с западными. Добавим к этому объяснимое недоверие к действиям и планам российских властей. Так что едва ли многие вернутся в ближайшие годы. Но значит ли это, что они потеряны для российской науки?

Надо иметь в виду, что диаспора может принести в Россию современные знания, навыки, стандарты научной работы, международные связи. Эти люди независимы от группировок внутри России, способны объективно рассматривать состояние российских научных программ. В то же время они владеют русским языком, знают страну, обладают информацией о научных центрах в России, несомненно, следят за развитием исследований в России, поддерживают связи со своими однокурсниками и бывшими коллегами. Они готовы заниматься рецензированием рукописей, экспертной оценкой грантовых проектов (такого рода работа, в том числе безвозмездная, считается на Западе престижной, и от нее не отказываются). Большинство из них охотно принимают на стажировку или в аспирантуру своих младших соотечественников, многие сотрудничают, чаще неформальным образом, с коллегами в России.

Что они сами говорят об этом?

Чтобы составить некоторое представление о настроениях в этой среде, я распространил в феврале 2007 года через Интернет около 500 анкет. Для рассылки по электронным адресам были использованы три базы данных: сведения о выпускниках Высшего химического колледжа РАН, адреса с веб-сайта выпускников Химфака МГУ за рубежом (ныне закрытого) и базу данных выпускников МФТИ за рубежом, насчитывающую более 900 электронных адресов (что само по себе дает представление о масштабах эмиграции специалистов этого профиля). Была использована примерно четверть этого списка.

Я получил 82 заполненные анкеты. Это, конечно, очень малая и довольно специфическая часть интересующей нас популяции. К тому же следует иметь в виду, что откликнулись именно те, кто сохранил интерес к России, а это в известной мере предопределило и характер ответов. Те, у кого такого интереса нет, естественно, проигнорировали мои вопросы.

Среди моих респондентов оказались люди разного возраста, со стажем работы по специальности в России от 0 (выехали студентами) до 30 лет (средний стаж в России 8 лет), и опытом работы за рубежом от 1 до 16 лет (средний стаж работы вне России 12 лет). Примерно 30% респондентов, работая в России, никогда не публиковались на Западе, 60% не выезжали на научные конференции за пределы страны.

По профессиональной принадлежности 70% оказались "химиками": ввиду малочисленности популяции я включил в это число также и "биологов" – будучи на самом деле биохимиками, молекулярными биологами, они не так уж сильно отличаются от химиков. Остальных я отнес к "физикам", включив сюда и математиков (было всего четыре отклика от собственно математиков), и тех, кто работает в инженерных и компьютерных дисциплинах.

Половина респондентов уехали на Запад с ученой степенью кандидата наук (признанную там как эквивалент PhD), 10% имели докторскую степень, а некоторые и профессорское звание, остальные выехали по окончании университета (института) или даже до формального окончания. Около 40% закончили аспирантуру уже на Западе. Распределение по странам было такое: США – 75%, Германия – 15%, остальные (в порядке убывания) из Канады, Англии, Франции, Италии и Финляндии.

Вероятно, в силу специфики моих контактов две трети ответов поступило от людей, работающих в академических учреждениях – преимущественно больших, так называемых исследовательских университетах с аспирантурой. Многие респонденты занимаются исследованиями в индустриальном секторе (30%), и несколько ответов пришло от тех, кто имеет собственный бизнес, связанный с их профессиональной квалификацией, или занимает руководящие должности в индустрии.

Очевидно, наибольший интерес представляют ответы на вопросы о перспективах возвращения в Россию. Откровенно говоря, я ожидал, что подавляющее большинство ответит отрицательно на этот вопрос – и рад был ошибиться. 40% респондентов ответили, что не рассматривают свою работу на Западе как постоянную и окончательную. Более того, 55% допускают в будущем возможность возвращения, когда и если в России возникнут более благоприятные условия для жизни и профессионального роста.

Некоторые респонденты прислали подробные ответы на последнюю группу вопросов – о преимуществах работы и жизни на Западе и желательных направлениях изменений в России. Иные из них читаются как крик души. Вот один пример: "Российский менеджмент основан на подавлении и оскорблениях... Я покинул Москву около 15 лет назад и, посетив затем свой институт... убедился, что НИЧЕГО не изменилось там за это время: те же "красные" профессора, ставшие за это время великими академиками всех времен и народов, те же оскорбительные разговоры и отношения. Я бы НИКОГДА БОЛЕЕ не стал снова работать с ними!"

Кое-кто из респондентов обращает внимание и на, казалось бы, легко устранимые препятствия. Например, российские учреждения могут не признать докторат, полученный в Массачусетсском технологическом институте. Это несмотря на то, что Россия к 2000 году ратифицировала три европейские (1952, 1953, 1957) и последнюю международную конвенцию (1997) о взаимном признании и эквивалентности документов об образовании (включая и США с 2003 года). Таким образом, вернуться на родину и занять приличную позицию, скажем, в академическом институте, практически невозможно. Исключения лишь подтверждают правило.

Как сотрудничать?

Один из способов взаимодействия с научной диаспорой – привлечение соотечественников из-за рубежа в качестве независимых экспертов и рецензентов. Их можно было бы приглашать в состав ученых советов научных институтов, в редколлегии российских журналов. При современных средствах коммуникации и транспорта все это технически вполне возможно. Однако требуется добрая воля со стороны российской администрации, в частности руководства научных организаций.

Во всем мире практикуются лекции и семинары ученых, приглашенных из других организаций, часто зарубежных. Не подлежит сомнению, что бывшие российские ученые охотно выступали бы перед коллегами и студентами на родине, и притом по-русски. В конце концов, дорога из Лос-Анджелеса в Корнел занимает не менее восьми часов, и люди охотно едут. Поехали бы и в Россию – на дорогу ушло бы примерно столько же времени и денег, но не очень-то зовут.

Некоторые ученые – выходцы из России продолжают сотрудничать с той научной группой, из которой они вышли, осуществляют соруководство дипломниками и аспирантами, используют свои возможности для проведения экспериментов по совместным программам, публикуются в соавторстве многие годы после того, как прочно обосновались за рубежом. А иногда и продолжают числиться, разумеется без зарплаты, в штате "материнских" институтов. (В первоначальном варианте этого очерка я хотел назвать имена, дать ссылки на публикации и т. д., полагая, что это сделало бы текст более убедительным. Но не получил на это разрешения героев сюжета: слишком велико недоверие к администрации в России.) Даже такая малость, как покупка на Западе необходимого прибора, – все еще проблема, которая зачастую решается именно при помощи бывших коллег за рубежом в обход легальных каналов. То же относится и к патентованию российских изобретений на Западе, продвижению изобретений на западный рынок.

Со всем этим тесно связано явление аутсорсинга. Это, как правило, наем российских научных работников или научных групп западными фирмами на территории России: исследователи не покидают ни страны, ни науки, но фактически работают в интересах науки или индустрии зарубежной. В российских СМИ аутсорсинг обычно рассматривается как еще один способ нанесения ущерба России. Полагаю, что для этого нет никаких оснований. Аутсорсинг есть форма международной кооперации, широко принятая в современном мире. Именно он позволил продержаться на плаву в самое трудное время многим российским химическим лабораториям. (Кстати говоря, исследователи, работая на территории России, платят налоги, тратят зарплату "дома" и таким образом способствуют развитию экономики страны.) Аутсорсинг полезен и тем, что требует работы по высоким западным стандартам и способствует интеграции российской науки в международную кооперацию. Кроме того, ученые, работая по заказу западных фирм и решая прикладные задачи, становятся обладателями ноу-хау, которое они затем могут использовать на благо отечества.

Научные программы в России, инициированные членами российской диаспоры, конечно, существуют. Недавно сообщалось, например, что в Москве начала работать частная лаборатория по проблемам старения, которую возглавил биохимик Евгений Нудлер, профессор Медицинского центра Нью-Йоркского университета. Нудлер защитил кандидатскую в московском Институте молекулярной генетики в 1995 году, затем был постдоком в Нью-Йорке, выполнил несколько ярких работ, быстро занял заметное положение в своей области науки. Осенью 2006 года Нудлер получил грант на 2,5 миллиона долларов от Национальных институтов здоровья. Этим грантом награждаются ученые "с исключительным творческим потенциалом и достижениями, работающие в самых актуальных направлениях биомедицинских исследований". После этого Нудлер и организовал в Москве лабораторию молекулярных механизмов старения (Geron Lab). Фонд поддержки науки "Династия" Дмитрия Зимина предоставил ему для этой цели грант в размере 250 тысяч долларов в год по программе, рассчитанной на четыре года. Нудлер так пояснил свои мотивы: "В Америке я многого достиг. И теперь хочу помочь России, где родился, учился, где у меня осталось много друзей". Месячная зарплата рядовых сотрудников лаборатории – около 500 долларов, ведущих – 1000. Это намного больше, чем получают отечественные ученые, но намного меньше, чем такие же специалисты на Западе.

Пример сотрудничества совсем другого характера – создание некоммерческих веб-сайтов, как общенаучных (scientific.ru), так и по отдельным научным направлениям (molbiol.ru, neuroscience.ru и др.).

По всей вероятности, было бы целесообразно выработать государственную политику в отношении научной диаспоры. Но главное, конечно, не столько административные инициативы, сколько выявление и исключение искусственных барьеров, таких, как непризнание в России ученых степеней, присуждаемых за рубежом, упрощение режима так называемой регистрации, упрощение финансовой отчетности и т. д.

Самые дальновидные администраторы пытаются организовать в своих институтах взаимодействие с бывшими сотрудниками, работающими за рубежом. С 2001 года действует программа "Плюс Диаспора" в Институте теоретической и экспериментальной биофизики (ИТЭБ) Пущинского научного центра. С 1987 по 2002 год из Пущина уехало свыше 500 научных сотрудников. Многие из них сегодня занимают независимые позиции в зарубежных университетах и фирмах. Идея была проста: попытаться объединить остающихся в институте сотрудников с соотечественниками за рубежом, создать своего рода "исследовательский институт без границ". ИТЭБе был составлен справочник с указанием страны и места работы, основных публикаций последних лет, занимаемой позиции и электронных адресов каждого из представителей отечественной диаспоры. Кроме того, были введены статусы: "иностранный сотрудник", "иностранный член общеинститутского семинара", "иностранный член ученого совета", "почетный профессор". В заключение отметим, что задачи, которые сейчас обсуждаются в связи с "утечкой умов", могут быть решены, только если есть ответ на главный вопрос: каким путем пойдет Россия дальше и нужно ли будет этому государству развитие науки? Наука, особенно фундаментальная, дает отдачу в перспективе, средства же на ее поддержку нужны сегодня (а вернее – вчера). Если государство имеет продуманную стратегию национального строительства, то оно будет искать и находить способы для такой поддержки. Если же нет, то исход молодых умов неизбежен и даже желателен: за пределами России они будут жить в нормальных условиях, сохранят научный потенциал, и в конце концов достижения научно-технического прогресса вернутся в Россию с Запада, как уже не раз бывало в истории.

Начало статьи здесь.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции портала.

Михаил Георгиевич Гольдфельд,
доктор химических наук
"Химия и жизнь" №10, 2007

источник: Элементы

Последние материалы раздела

• 30 декабря 2016
  Диссертация Мединского как летучий голландец
• 30 декабря 2016
  Работа есть — денег нет
• 29 декабря 2016
  "Основной удар придется на московские и петербургские институты"
• 29 декабря 2016
  Советник Путина: Россию могут отключить от интернета
• 28 декабря 2016
  Драйверы инноваций

Обсуждение

Добавить комментарий

Обсуждение материалов доступно только после регистрации.

« к началу страницы