Дискуссии

« вернуться к списку

версия для печати

3 000 000 $ за интерес

Профессор Калифорнийского технологического института, выпускник химического факультета МГУ Александр Варшавский. Фото с сайта www.strf.ru Справка STRF.ru:
Биомедицинская премия Breakthrough Prize учреждена в 2013 году предпринимателями Юрием Мильнером, Марком Цукербергом, Сергеем Брином и его бывшей супругой Энн Вожицки. Её денежный эквивалент – 3 млн долларов – превосходит более чем в 2,5 раза размер Нобелевской премии. Помимо Александра Варшавского, лауреатами премии прошлого года стали иммунолог Джеймс Эллисон (James P. Allison) из Университета Техаса, невролог Малон Делонг (Mahlon R. DeLong) из Университета Эмори, американо-швейцарский биохимик и первооткрыватель внутриклеточной передачи сигналов белками TOR Майкл Халл (Michael N. Hall), специалист по доставке лекарств Роберт Лангер из Массачусетского технологического института и генетик-эпидемиолог Ричард Лифтон (Richard P. Lifton) из Медицинской школы Йеля.
Breakthrough Prize стала второй престижной премией, инициированной фондом Мильнера. Ранее, в 2012 году, была учреждена премия для учёных в области фундаментальной физики The Fundamental Physics Prize. В 2014 году список престижных наград, спонсируемых богатейшими интернет-предпринимателями, должна пополнить аналогичная премия по математике

"Работа – единственное занятие, на которое я готов тратить время добровольно. Каникулы кажутся мне странной штукой. Каникулы от чего? От того, чем я хочу заниматься как можно больше?" – так профессор Калифорнийского технологического института, выпускник химического факультета МГУ Александр Варшавский, получивший под занавес 2013 года престижную Breakthrough Prize, по размерам превосходящую Нобелевку, определяет свою рабочую философию. Возможно, именно эта страсть к науке помогла ему получить результаты, с которыми сегодня связывают грядущую революцию в практической медицине. Об открытии механизмов избирательного уничтожения белков и собственной мотивации в получении нового знания Александр Варшавский рассказал в интервью корреспонденту STRF.ru.

Александр, расскажите о своём открытии N-концевого правила, за которое Вам присудили премию? Что оно даёт практической медицине, и как скоро могут быть реализованы эти перспективы?

– Эта премия была присуждена не столько за N-концевое правило, сколько за более общие работы моей лаборатории, которые велись почти три десятка лет. В этих исследованиях мы обнаружили и доказали, что регулируемая деградация клеточных белков намного важнее в жизни клеток (и механически сложнее), чем казалось тем, кто занимался этой проблемой до нас.

Открытие и детальная расшифровка N-концевого правила в 1986 году и позднее были частью более глубокого понимания механизмов распада белков в живых клетках. В результате регулируемая деградация клеточных белков стала одной из самых больших, разветвлённых и важных для медицины областей современной молекулярной биологии.

Уже созданы лекарства, основанные на понимании механизмов внутриклеточной деградации белков, которые позволяют, например, значительно продлить жизнь людей с некоторыми (пока не всеми) формами рака. И это только начало. Исследование деградации белков обещает быть удивительно богатым практическими приложениями. Например,

уже в ближайшие 5–10 лет ожидается появление лекарств, которые будут избирательно уничтожать "нежелательные" белки и тем самым приближать концентрации белков в клетке к нормальным при помощи особого механизма – убиквитин-системы.

Главная биологическая функция такой системы – это регулируемая деградация специфических белков. В своих ранних исследованиях мы обнаружили, что убиквитин-система исключительно важна в жизни всех организмов, от человеческих клеток до более простых клеток, дрожжей, например. За всё это, включая открытие N-концевого правила (оно тоже часть убиквитин системы), комитет Breakthrough Prize решил присудить за работы моей лаборатории одну из этих премий.

Поддерживаете ли Вы связи с исторической родиной, с Вашей alma mater? Остаются ли в Вашем поле зрения успехи российской науки?

– Увы, за исключением двух-трёх старых друзей в Москве, непосредственных контактов с россиянами в России, включая научных работников, у меня практически нет. Со времени эмиграции в 1977 году (мне было тогда 30 лет), я побывал в России (в Москве и Петербурге) только один раз в 1996 году. Главных причин две: неохота к перемене мест (т.е. синдром, противоположный онегинскому) и хронический, ежедневный дефицит времени.

Лет двадцать пять назад я путешествовал несколько раз в год (научные конференции, лекции), но передвижения эти со временем сократились почти до нуля. Частично из-за того, что моя жена Вера и я живём там, где находится мой Калифорнийский технологический институт (Caltech) – в Пасадене в южной Калифорнии, с её на редкость приятным климатом. И ещё оттого, что мне намного интереснее заниматься ремеслом в лаборатории, чем сидеть на конференциях или читать лекции о своей работе, которую я и так знаю.

Что же касается нынешней российской молекулярной биологии, т.е. биохимии, клеточной биологии и генетики, то положение этих научных областей в России, к сожалению, могло бы быть значительно лучше.

Главные причины те же, что и в прошлом: недостаточность финансовой поддержки государства и недостаточная зависимость денежной ситуации лаборатории от качества науки, которую она (лаборатория) создает. Другими словами, система российских грантов, которые "воспроизводимо" присуждаются лабораториям, наиболее заслуживающим эти гранты, всё ещё в будущем. Так мне говорят коллеги, которые знают нынешнюю систему научных грантов в России намного лучше меня.

Я уверен, что ситуация постепенно улучшится, так как она уже неизмеримо лучше, чем в бывшем Советском Союзе, где в дополнение к отсутствию денег, хороших реактивов и прочего научные работники за редкими исключениями не могли получить разрешение поехать на конференцию в западные страны. Россияне моего поколения и в России, и за её пределами, помнят те жутковатые времена, по сравнению с которыми нынешние (вполне реальные) трудности кажутся парой пустяков.

Вы известный и успешный учёный по меркам любой страны. Что привело Вас к таким результатам? Может, своевременная эмиграция, стечение обстоятельств, особая жизненная позиция, принципы в работе? Как Вы сами определяете основные этапы своей карьеры?

– Переезд в Америку в 1977 году был, конечно же, абсолютно необходимым и для научной независимости, и для начала серьёзной, не ограниченной внешними препятствиями, работы. За пределами этого обстоятельства, главная причина того, что ремесло моё ответило мне взаимностью (не сразу и до сих пор только местами) сравнительно проста: я никогда не воспринимал эту работу как профессию, как карьеру. Другими словами,

я видел (и продолжаю видеть) свою работу как единственное занятие, на которое я готов тратить время добровольно.

Ни развлечения, ни путешествия, ни общение с людьми никогда даже близко не подошли к тому уровню интереса, который вызывала у меня фундаментальная молекулярная биология и её приложения, например, в медицине. То, что я ещё и зарплату за это получал, всегда удивляло меня и радовало в придачу, поскольку такой расклад сильно упрощает жизнь (не нужно добывать деньги каким-то другим способом).

Сила и стабильность предпочтения моего ремесла всему остальному делают естественными и семидневную рабочую неделю, и отсутствие каникул, и (по возможности) минимальную частоту светских и других отвлечений. Каникулы всегда казались мне странной штукой. Каникулы от чего? От того, чем я хочу заниматься как можно больше?

Моя жена Вера, любя свою собственную профессию (она замечательный врач), но не разделяя интенсивности моего отношения к ремеслу, всегда видела, понимала и принимала эту особенность жизни со мной, за что я ей глубоко благодарен.

Короткие обсуждения обходят стороной другие реалии, многие из которых особенно существенны в столь конкурентной сфере деятельности как наука. Например, честолюбие. Не карьерные или близкие к ним амбиции, поскольку страсти эти, как правило, не слишком занимают людей с глубоким интересом к самому предмету. Но честолюбие совсем другого рода. Его можно определить как желание быть (точнее стать) более глубоким, более оригинальным научным работником, чем коллеги (и современники, и предшественники), наукой которых я восхищаюсь.

Все эти и многие другие аспекты ремесла остаются за кадром при обсуждении почти телеграфном. В 2006 году я дал подробное интервью Иштвану Харгиттаи, профессору Будапештского Университета и очень хорошему венгерскому химику. Одна из необычностей Иштвана в том, что у него есть вторая профессия: он путешествует по свету и интервьюирует, по собственному выбору, математиков, физиков, химиков, и биологов. В один прекрасный день в конце 2005 года, Иштван появился в Caltech и предложил мне идею детального интервью.

В этом интервью, опубликованном в 2006 году в книге под названием "Откровенная наука" (Candid Science), то, что мы затронули здесь сравнительно кратко, обсуждается в деталях. Там же рассказано о пути моего переезда в 1977 году, из бывшего Советского Союза в Соединенные Штаты, о жизни в Москве до того и в Америке после того, и многое другое. PDF-файл этого интервью можно скачать на сайте моей лаборатории в Caltech.

Быкова Наталья

источник: STRF

Последние материалы раздела

• 30 декабря 2016
  Диссертация Мединского как летучий голландец
• 30 декабря 2016
  Работа есть — денег нет
• 29 декабря 2016
  "Основной удар придется на московские и петербургские институты"
• 29 декабря 2016
  Советник Путина: Россию могут отключить от интернета
• 28 декабря 2016
  Драйверы инноваций

Обсуждение

Добавить комментарий

Обсуждение материалов доступно только после регистрации.

« к началу страницы