Дискуссии

« вернуться к списку

версия для печати

Выбор историка

Фото с сайта www.polit.ru Одной из наиболее достойных научных школ Российского государственного гуманитарного университета является школа источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин, представители которой работают на одноименной кафедре. Школа является одним из наиболее заметных центров изучения и преподавания этих дисциплин в России. История кафедры богата именами выдающихся историков: Александра Андреева, Александра Зимина, Александра Станиславского, Владимира Кобрина и многих других. Недавно скончались отдавшие много лет кафедре источниковед Ольга Медушевская и историограф и исторический географ Виктор Муравьев. Среди сотрудников кафедры – живой классик изучения средневековой Руси Сергей Каштанов. О ситуации в исторической науке, роли источниковедения и специфике этой научной школы мы побеседовали с заведующей кафедрой, кандидатом исторических наук, доцентом Мариной Федоровной Румянцевой и старшим преподавателем Романом Борисовичем Казаковым. Интервью взяла Надежда Некрасова.

Кризис в исторической науке закончился? В чем он выражался? Как его "пережили" российские историки?

М.Ф. Румянцева: Наверное, закончился тот кризис, который был связан с переходом от постмодерна к постпостмодерну. Здесь проблема в том, что мы понимаем под кризисом. Если то, что происходило в перестроечный период, в 1980-1990-е гг., то есть трансформацию как бы советской историографии (почему "как бы советской" – потому, что в ней было много общеевропейского, общемирового) в постсоветскую, то этот кризис закончился давно. Но, на мой взгляд, закончился уже и следующий кризис, связанный с переходом от информационного общества к манипуляционному, к началу выстраивания нового нарратива, который призван сформировать новую общую социальную память на базе истории.

Мы говорим о России или о мире?

Мы говорим о том пространстве, которое Э. Гуссерль называл "духовной Европой", о том пространстве, на котором, в принципе, существовала историческая наука, а она, как известно, существовала не везде. Надо учитывать, что исторический тип памяти, который, в первую очередь, и призвано обслуживать историописание (понятие более широкое, чем историческая наука), не единственный и имеет четкую локализацию как во времени, так и в пространстве.

В России маркером, обозначающим новое состояние исторического знания, стало создание Комиссии при президенте Российской Федерации по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России в мае 2009 года.

Объясните, почему это является маркером?

Если говорить об этом, нужно определиться с двумя параллельно существующими разными типами исторического знания: историческим знанием, которое обслуживает социальную память и которое формировалось преимущественно в XIX веке в виде метанарративов, т.е. в виде многотомных историй отдельных стран; и историей, как строгой наукой, которая нацелена на получение строго научного, верифицированного и желательно неидеологизированного знания, парадигмально, конечно, определенного. Эти два направления наметились уже в XVIII веке, но они то сближались (иногда до почти полного совмещения), то расходились, и в начале XXI века они разошлись, нельзя сказать что окончательно – в истории ничего окончательного не бывает – но разошлись решительно и очень сильно.

Создание упомянутой Комиссии свидетельствует, на мой взгляд, о том, что направление социально ориентированной истории, связанное с формированием социальной памяти, утверждается уже на правительственном уровне. После постмодернистских метаний (под девизом "каждый сам себе историк"), когда обществу предъявлялась "история в мелкий горошек", которая вся рассыпается, после моды на казусы микроистории определенно наметилось движение к истории, которая будет санкционирована государством и предъявлена социуму в качестве вот такой целостности. Все-таки, это новое качество знания. В этой области есть принципиальное отличие от нарративов XIX века – те строились на событийности, а эти, новые, на местах памяти, которые конструируются во многом произвольно. Тем не менее, это новая конструкция и она вполне определена.

Дальше прошло обсуждение небезызвестного учебника А.С. Барсенкова и А.И. Вдовина по истории России 1917–2009 гг., это тоже своего рода знак, фиксирующий попытку очертить пространство общей исторической памяти.

Р.Б. Казаков: Если понимать кризис как процесс перехода к новому качественному состоянию, то тут нужно еще отметить, что этот переход в разных структурах науки совершается с разной скоростью: где-то он произошел, где-то он в процессе перехода. Если историки научились или почти научились писать новые нарративы…

Мы говорим о наших историках?

Р.К. И о наших, в том числе, с некоторыми поправками.

Так вот, я к чему: если писать книги об истории туалета, истории перчаток, истории запахов мы научились, правильно-неправильно, хорошо-плохо, то некоторые структуры науки пока не умеют действовать в новых условиях или бездействуют. Это не значит, что стало как-то плохо, это некое новое качество.

Стандартные, сложившиеся в советские времена системы науки и образования в новых условиях перестают функционировать настолько, что мы говорим, что и сообщество историков перестает функционировать.

Те отношения и правила, которые были приняты в советское время, в значительной степени перестали работать.

М.Р.: Не только в содержательном плане, но и в плане организации.

Р.К. Да, в плане организации науки и научных исследований. Не работает сложившаяся советская структура в академических институтах, структуры усложняются, дробятся, непонятно, как этим руководить. Сложившаяся советская система с защитой диссертаций с защитным советом, с ВАКом – это тоже не работает. ВАК, как структура, не знает, как действовать в новых условиях и идет по пути легкому и привычному – недавно введено правило, по которому одна статья должна быть обязательно в журнале по ВАКовскому списку, теперь говорят о том, что три статьи нужно (речь идет о защите кандидатских диссертаций). Можно продолжить этот ряд: сделать обязательными публикацию пяти–семи–тридцати… статей.

Возникает вопрос: а наука-то здесь при чем?

М.Р.: Тем более если учесть "научный" уровень некоторых так называемых ВАКовских изданий.

В чем кризис выражался?

Р.К.: Кризис это не ситуация, когда плохо стало, а состояние перехода к чему-то. Это и новая проблематика исследований, новая организация исследований, новые соотношения внутри сообщества, когда возникают новые системы и элементы внутри сообщества. В советское время не было понятия независимый исследователь. Вот человек приходит на конференцию и у него спрашивают: Вы откуда? Должность, место работы? А он отвечает: я – независимый исследователь.

М.Р.: Ну, независимый исследователь – это все-таки порождение постмодерна.

Р.К.: Да, и вот тогда еще, в ситуации постмодерна (и это было очень характерно) появилась вещь знаковая – появилась независимая библиография. Все-таки библиография как сфера деятельности жестко структурирована: у нее есть жесткие алгоритмы, которые прописаны в нормативных документах, стандартах. И вдруг появляются библиографические продукты, которые составлены вовсе не в каких учреждениях, не в Книжной палате, не в библиотеке, а человеком, которому интересно это сделать. Вот этого невозможно было себе представить раньше.

Появились и новые журналы, продолжающиеся издания, огромные публикаторские серии, которые невозможны были в прежнее время. Но в то же время перестают работать старые структуры организации науки.

М.Р.: Надо содержательную и организационную части разделять. В них, видимо, кризисы не совсем совпадают, они протекают с разной скоростью.

Р.К.: Структуры ведь консервативны…

М.Р.: И традиции историописания бывают не менее консервативны.

М.Р.: Об изменениях в социокультурной ситуации в последней трети XX века – начале XXI века: я бы наметила здесь два содержательных перехода. Знак (в пределах трансформации историописания) одного перехода – это возникновение мода на микроисторию, и знак второго перехода – это убывание моды на микроисторию. Микроистория для меня – это четкий знак постмодерна, сродни коллажу в изобразительном искусстве.

Потом – новый нарратив, стремление выстроить новое историческое знание, что выражается не только в попытках написать новые длинные истории. Вот проект на телевидении "Имя Россия", из этой же области праздник 4 ноября – это конструирование мест памяти, это переход от одного типа идентичности к другому. И именно смена типа идентичности – глубинный смысл кризиса, ведь если пытаться ответить на сакраментальный вопрос "зачем нужна история?", то среди прочих "правильных" вариантов, мы все равно должны будем выделить обеспечение идентичности, поскольку потребность в самоидентификации относится к первичным потребностям человека. И именно поэтому очень важно, что меняется тип идентичности. Если постмодерн – это такая индивидуалистическая идентичность, когда каждый человек собирает из казусов свое социокультурное пространство (по принципу уже упомянутого коллажа), то теперь ему предлагается уже если и не готовое пространство, то некие опорные точки – например, День народного единства – общенациональный праздник, объединяющий, точнее призванный объединять, нацию вокруг исторического события, снимется смешной фильм "1612", который должен эту идею поддержать, предлагается проект "Имя Россия", где Александр Невский, о котором вообще-то мало что известно, – наш общий национальный герой.

И все-таки не надо забывать, что в очень узких кругах распространяется идея поиска другого знания, строго научных критериев, строгого научного знания, критериев истинности, закономерности.

Каковы, на ваш взгляд, основные задачи истории, историка, профессионального сообщества? Есть ли профессиональное сообщество историков в современной России?

М.Р.: Профессионального сообщества в глобальном смысле нет. Рискованное утверждение, но, на мой взгляд, сообщества практически нет, есть несколько локальных сообществ. Есть, например, Российское общество интеллектуальной истории.

Дело в том, что сообщества формируются не в институциях, а поверх институций, межинституционально. Раньше был Институт истории СССР, и он представлял собой корпорацию, сейчас это очень локальные вещи.

Как такового сообщества не может быть еще и по причине парадигмального разделения двух историй, о которых шла речь.

Если огромное количество историков-профессионалов обслуживают формирование социальной памяти, они в сообщество, которое обсуждает сугубо научные проблемы, не могут входить по определению.

И, конечно, система аттестации кадров. Один из признаков сообщества, ведь, какой – сообщество пополняет себя за счет вновь принятых членов в это сообщество. Роман Борисович уже говорил о том, что для защиты диссертаций ВАК установил требование опубликовать результаты исследования в реферируемых или рецензируемых журналах по списку ВАКа в 1-3-х и 10-15-ти статьях. Казалось бы, разумно – с результатами квалификационного исследования научное сообщество должно быть знакомо. Но к чему это практически привело? Привело это к резкому снижению качества ВАКовских изданий, т.к. в России как всегда включаются иные механизмы. Кроме того, издания стали бороться не за качество, а за статус ВАКовских, и этот статус получили не только действительно авторитетные научные журналы, но и некоторые очень сомнительные издания.

Раньше предполагалось, что оценка исследования – это прерогатива диссертационного совета, оппонентов. Предполагалось, по-видимому, что там достаточно квалифицированные люди работают, которые, видя автореферат диссертации и список опубликованных работ (который обязательно присутствует в автореферате), как-нибудь своими мозгами могут сообразить, известны ли научному сообществу труды данного товарища или нет. Сейчас что получается: видела такие авторефераты, когда за 2-3 года человек публикует необходимое количество статей в мало кому известных, но имеющих статус ВАКовских изданиях и выходит на защиту. Что при этом думать: что Диссертационный совет не обладает достаточной компетенцией, чтобы самостоятельно, без списка ВАКа, решить?

В чем смысл ВАКовского списка, если говорить с точки зрения научного сообщества, а не про другие механизмы, я не могу понять.

У меня логика примитивная: есть Диссертационный совет, предполагается, что в него входят достаточно авторитетные члены сообщества. Что значит авторитетные? Человек авторитетным может быть только в каком-то сообществе, без сообщества нельзя сказать, что человек авторитетный. Вот один из маркеров кризиса сообщества. Сохранение оболочки при выхолащивании содержания. Диссертационный совет есть, а… Я видела, как работ некоторые Диссоветы: на заседании 1,5 человека.

Что греха таить – сейчас мало кто из оппонентов пишет сам отзывы. Мы еще держимся, как стойкие оловянные солдатики. Мы пишем сами отзывы, но некоторые коллеги очень удивляются, потому что не принято уже это делать самим. Это тоже кризис сообщества.

Книжки: раньше было издательство "Наука", плохо, что оно было одно. Но "Наука" издавала профессионально. Сейчас издательств много, но издают они крайне непрофессионально. Мы имели дело с издательством БРЭ, и, казалось бы…, но утрачена культура работы с авторами. Даже в наиболее авторитетных журналах нет привычки согласовывать с авторами правку… Все это штрихи кризиса. Казалось бы, мелочь, но раньше, например, существовала презумпция, что есть механизмы, которые обеспечивают качество научной продукции. Они были, наверное, плохие, идеологизированные. Может это и хорошо, что от части из них отказались, но это приводит к тому, что сообщество утрачивает критерии качества, критерии того, что есть научный стиль.

Р.Б.: Развивать эту тему можно бесконечно. В советское время было понятно, какое издательство что издает, а в нынешнее время это знать заранее нельзя.

М.Ф.: Не хотелось бы говорить, что в советское время все было хорошо. Просто не то, что хорошо или плохо, есть другое: сообщество утрачивает критерии, на мой взгляд, это плохо, а может это и нормально: пусть "расцветают все цветы"! Но ведь надо, чтобы все-таки оставались люди, которые могут отличить розу от чертополоха.

Какие в настоящее время действуют локальные исторические сообщества?

М.Ф.: Здесь надо подумать.

Наиболее логично "собрать" сообщество вокруг научной школы. Сообщества могут собираться, например, вокруг устойчивых, т.е. ежегодно проводимых конференций. Проблема в том, что сейчас каким-то странным образом идет уничтожение научных школ: в Томске была очень сильная и известная научно-педагогическая школа, возглавлял ее Борис Георгиевич Могильницкий. Так вот, какие-то сложные вещи происходят, я это знаю по рассказам коллег, но можно констатировать: ни Могильницкий, ни его непосредственные ученики – известные в науке люди, уже кафедрой этой не заведуют и давление на них идет беспрецедентное. Школа так функционировать не может. В Саратове был сильный исторический факультет – мало что осталось.

По-видимому, в этой новой ситуации выстраивания общего знания такие научные школы не нужны, поскольку принадлежность к научной школе провоцирует независимость мышления.

Это утверждение может показаться парадоксальным, но логика такова: принадлежность к научной школе требует понимания ее оснований, а значит рефлексий, привычка к рефлексии заставляет столь же вдумчиво относиться к предлагаемым идеологическим конструкциям…

Это целенаправленное разрушение?

М.Р.: Нельзя сказать, что целенаправленное. Все это вполне вписывается в изменившуюся социокультурную ситуацию в ее самом широком понимании.

Р.К.: Это тоже черта новой реальности.

М.Р.: Научная школа – это преемственность исследовательской культуры, вообще культуры, и это сейчас не востребовано.

М.Р.: Сообщества, по-видимому, есть, но они разобщены. Работает Общество интеллектуальной истории, есть сообщество, которое формируется вокруг Центра локальной истории. Я говорю о тех сообществах, в которые сама вхожу, и именно поэтому знаю об их существовании.

Важное замечание!

Самое интересное, что, общаясь с коллегами, (и из тех бумаг, которые спускает сверху наша администрация) я уловила такую тенденцию: при уничтожении реальных школ начинают конструировать их искусственно. Установка: на каждого доктора наук по школе! Но школы так не возникают.

Научная школа в исторической науке – это довольно сложное и спорное понятие?

Р.К.: Есть очень серьезные традиции исследований о научных школах в исторической науке. Ученые рассуждают, что такое школа, что такое научное направление. За этим всегда стоит полемика.

Мы считаем, что у нас есть научно-педагогическая школа, мы всегда подчеркиваем – "научно-педагогическая" (http://ivid.ucoz.ru). Мы преподаем в высшей школе ровно то, что сами же и исследуем, т.е. результаты наших научных исследований немедленно и вполне естественно и логично включаются в состав преподаваемых курсов.

М.Р.: Если не вдаваться в детали, можно выделить два типа научных школ (есть и промежуточные варианты): те, которые идут от исследователя, корифея, чья-то школа (например, школа И.Д. Ковальченко, школа В.З. Дробижева, школы А.А. Зимина, М.Н. Тихомирова, ВТ. Пашуто, С.О. Шмидта), либо школа, которая формируется вокруг метода, как научно-педагогическая школа источниковедения.

Метод – это порождение коллективное?

М.Р. Есть разные варианты: школа разрабатывает метод, корифей предлагает метод и его ученики развивают его. Есть школы, в которых метод вырабатывается в процессе функционирования научной школы.

Р.К.: Я встречал мнение, что персональная научная школа умирает чаще всего вместе с уходом основателя или когда уходит поколение его учеников. А школа, которая складывается вокруг метода… У нее в этом смысле больше перспектив продолжаться: пока метод работает, школа существует. Наша школа относится ко второму типу, она сложилась вокруг метода. Понятно, что не все представители этой школы ярко воплощали метод. Понятно, что у научной школы есть лидер, лидеры, которые задают некое направление, есть те, которые будут идти и подчищать дорожку, "отвал ровнять, керамику мыть". Обязательно у школы должен родиться свой историограф, т.е. складывается некая инфраструктура.

Расскажите о научно-педагогической школе источниковедения Историко-архивного института

Р.К. Научно-педагогическая школа источниковедения Историко-архивного института – это тот коллектив преподавателей и друзей кафедры, который сложился на кафедре источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин и складывался долгие десятилетия с момента образования кафедры в 1939 году в составе Историко-архивного института. Первоначально это был, собственно, только коллектив кафедры. Коллектив работал, оброс учениками, учениками учеников.

М.Р.: Начал осуществлять обширную научно-организационную деятельность, организуя конференции, издавая журнал…

Р.К.: Публикуя учебники и учебные пособия, рассчитанные не только на представителей этой школы. Вот тогда и сложились границы этой школы. Об этом нами много написано. Основополагающие труды, в которых говорится, на основе чего сложилась наша Школа, принадлежат Ольге Михайловне Медушевской (1922-2007). Она – признанный лидер Школы. Ольга Михайловна постоянно выступала с концептуально новыми работами, в которых она говорила о параметрах этого метода, и более того, она постоянно предлагала много нового. Это не повторение идей А.С. Лаппо-Данилевского, к концепции которого она постоянно апеллировала. У нее своя, оригинальная научная концепция – теория и методология когнитивной истории.

Расскажите о сути этой научной концепции.

Р.К.: Нужно говорить об основаниях этого исторического метода для нас как для Школы источниковедения.

М.Ф. Можно я начну с начала? В хронологическом, генетическом смысле.

Мы постоянно говорим, что теоретическая основа нашей Школы источниковедения – это концепция русского историка, методолога А.С. Лаппо-Данилевского. Чем интересна концепция, в двух словах. Лаппо-Данилевский и его ученики позиционировали себя как неокантианцы. Для того чтобы понять суть нашей школы нужно очень четко понимать, что неокантианство в немецкой традиции, где собственно неокантианство и расцветало – Виндельбандт и Риккерт, и то, что делал Лаппо-Данилевский, – это очень разные вещи. В основе Баденской школы лежало исследование логики истории и баденцы осознанно уходили от обсуждения объекта истории. Русский неокантианец А.С. Лаппо-Данилевский и, до Лаппо-Данилевского, русский философ-неокантианец А.И. Введенский сосредоточили свое внимание на исследовании объекта истории. Лаппо-Данилевский говорит о том, что, изучая человека, мы должны обращаться к предметным остаткам психической жизни, потому что иначе никак этого человека не уловить, не зафиксировать. Лаппо-Данилевский разработал целостное учение об исторических источниках. Оно выросло из потребности создать теорию исторического знания. Поэтому, когда говорят, что Лаппо-Данилевский создал теорию источниковедения, – это верно, но не вполне корректно. Хочу подчеркнуть, что Лаппо-Данилевский разработал методологию истории (именно так называется его основной труд), и именно логика этой работы привела его к созданию теории источниковедения как системообразующего ядра его целостной концепции исторического познания.

Это оригинальное учение?

М.Р.: Абсолютно оригинальное учение.

Если забежать в конец XX века, то увидим, что некоторые наши коллеги, которые, когда появилась возможность знакомиться с западной литературой, стали говорить нам: что вы говорите об исторически источниках, нужно говорить о текстах, вся западная мысль – о текстах. Но западная мысль пришла к текстам от идиографии, т.е. от идиографической логики исторического познания, в которой принципиально не рассматривался объект. Почему нам это было не надо? Мы-то шли от другого: от того, что у нас объект уже есть и дальше разрабатывается этот объект – исторический источник. Что здесь главное? То, что нам дает возможность изучить человека. Любой объект, созданный человеком. Пример: Карадаг (горный массив в Крыму), фигуры выветривания. Идет человек и видит: "пряничный конь". Он думает: какой-то древний скульптор зачем-то изваял эту фигуру, он вольно-невольно начинает думать, а что это был за "скульптор", зачем он здесь, в горах, это изваял и т.п. Как только ему объяснили, что это ветер, у него мысль из исторической сферы выключается. Поэтому здесь главное, что историк работает с объектом, который создан человеком, и через объект он понимает человека с точки зрения "принципа признания чужой одушевленности".

Что происходит в нашей Научно-педагогической школе дальше, когда вся историческая наука переходит, начиная с первой трети XX века, от линейных моделей к цивилизационным? Наши предшественники акцентируют внимание на видах исторических источников и на видовой структуре корпуса источников. Лаппо-Данилевский этого не делал.

Вы говорите о письменных источниках?

Дело в том, что мы сейчас говорим об общих принципах источниковедения. Недавно было очень модно обсуждать, является ли историческим источником художественная литература. Для нас этой проблемы не было.

Человеком создано? Значит – исторический источник.

Далее – практика исследования, к каким источникам обычно прибегали и прибегают историки? К письменным. И соответственно практически разработана видовая структура именно письменных источников, потому что исторический тип культуры, который, собственно, мы таким образом и изучаем, основан на письменности. Как писал Ю.М. Лотман, исторический тип культуры – казуальный по содержанию и письменный по способу фиксации. Историки изучают общества, у которых была письменность. Поэтому, кроме общетеоретических вещей, более подробно было разработано источниковедение письменных источников.

Ольга Михайловна Медушевская в своей монографии "Теория и методология когнитивной истории" и в некоторых других работах сформулировала понятие "эмпирическая реальность исторического мира" как глобальный объект исторического познания, т.е. Научно-педагогическая школа источниковедения основывалась и развивалась, осмысливая объект исторического познания и соответственно методы и методологию изучения этого объекта.

Это коротко о школе.

В чем новаторство монографии? Ее прикладное значение.

М.Р.: Могу сказать, и я думаю, что эта аналогия не будет слишком смелой: вот физики что-нибудь открыли, опубликовали результаты открытия в специальном научном журнале, а через 30 лет все с мобильными телефонами ходят. Конечно, история не имеет такого прямого действия, из истории мобильного телефона, конечно, не сделаешь. Но, на мой взгляд, механизмы похожие.

Речь идет о том, что на основе этого метода мы должны попытаться воспитать и образовать энное (скорее всего, небольшое) количество людей, которые смогут адекватно действовать в этом мире и предлагать адекватные решения тем людям, для которых другие историки напишут нарративы, ведь не могут же все заниматься переустройством мира. Нельзя же научить истории раз и навсегда, мир быстро меняется. Чему мы должны научить? Методу.

В чем отличие существующих научных источниковедческих школ? Есть ли борьба школ?

Р.К.: Есть отличия, но мы никогда не говорили о противопоставлении разных школ. Ведь можно говорить об источниковедческих школах, сложившихся вокруг других ученых и иных методов, например, Александр Павлович Пронштейн в Ростове-на-Дону, Марк Акимович Варшавчик в Киеве. Мы, когда говорим о сложившихся школах, не противопоставляем, а говорим, что есть разные школы, разные подходы и разное понимание того, что такое исторический источник как ключевое понятие источниковедения, из которого все выстраивается. Мы говорим, что для нас историческим источником является то, что создано человеком в определенной культуре, и говорим о тех определениях понятия "исторический источник", которые дает, например, кафедра источниковедения МГУ и И.Д. Ковальченко. Ковальченко формулирует информационный подход, где акцент делается на информацию источника.

М.Р.: Если мы рассматриваем источник как культурный феномен, то школа Ковальченко рассматривает его как хранилище информации, отсюда и увлечение количественными методами.

Р.К.: Это их понимание и нацеленность на информацию, которая в исторических источниках содержится, фиксируется, явлены, например, в учебнике 1970 года. Учебник структурирован в зависимости от содержания этих самых источников: источники по…

То есть тематически, а не видово? Это принципиальное отличие?

Р.К.: Да, это принципиальное отличие. Потому что классификация по видам – это как источник возник в человеческой деятельности, а тематически – это как его исследователь описал. А, как известно, тот, кто ищет, тот всегда найдет. Если тебе очень хочется чего-то найти в источнике, всегда найдешь.

Мы исходим из такой научной и человеческой позиции: нас, источниковедов – представителей разных научных школ – так мало, а пространство науки такое огромное, что нам все равно не удастся поссориться. Такое поле не вспахать в одиночку, нужно сотрудничать.

Но методы исследования совершенно разные?

Р.К. и М.Р.: Да, конечно!

Является ли история наукой? Точной наукой?

М.Р.: Наука ли история? Здесь важно понять простую вещь. Феномен науки принадлежит новому времени, осмыслен Ф. Бэконом в начале XVII века. В его "Новом органоне" говорится о том, что есть несомненная реальность и есть наше искаженное восприятие реальности. Что должна делать наука? Наука должна ликвидировать зазор между нашими искаженными восприятиями и объективной реальностью.

Если мы говорим о науке, нужно отойти от школьный представлений о том, что такое наука. А школьные наши представления соответствуют периоду от Бэкона до Гегеля, т.е. XVII – началу XIX века. Если мы посмотрим на более-менее современное понимание, мы должны найти другую отправную точку. Это 1962 год, публикация книги Томаса Куна "Структура научных революций" с его парадигмальностью науки, с понимаем того, что наука – это система мироосмысления, которая выстраивается вокруг базовой теории, со сменой системы мироосмысления меняется и базовая теория. В этом смысле мы можем говорить о научной истории. "Строгая наука" – это вообще очень забавно, этот термин использовала Ольга Михайловна, но она разъясняет, что это своего рода тавтология, поскольку наука не бывает нестрогой, иначе это не наука, но есть, во-первых, отсылка к Э. Гуссерлю, к его работе "Философия как строгая наука", во-вторых, это стремление отмежеваться от той социально ориентированной истории, которая рассказывает о прошлом так, как нам нужно. Для этого размежевания Ольга Михайловна Медушевская и использовала это выражение.

Научно ориентированная история отличается парадигмальной определенностью, она четко выявляет свою базовую теорию, о чем мы собственно и говорили применительно к источниковедению. За счет экспликации метода и понимания сути базовой теории она и показывает свой способ мироосмысления, потому что научное знание – это не знание о внеположенной человеку реальности, а один из способов мироосмысления.

Наука формирует картину мира, а картины мира быстро меняются, картина мира нужна человеку, чтобы существовать в этом мире.

Каковы отношения историка и государства, историка и общества? Как взаимодействует научное знание и массовое сознание?

М.Р.: Если людям нужно историческое прошлое, чтобы им было жить комфортно, так оно должно быть выстроено с умом. Я согласна с мыслью американского историка Патрика Хаттона. В своей работе "История как искусство памяти" (СПб., 2004), он высказывает идею, которая мне очень близка: Если речь раньше шла о том, что мы происходим от нашего прошлого, т.е. о нашей зависимости от прошлого, то теперь речь идет о его полезности для нас. Конечно, еще Ф. Ницше писал, что мы апостериори конструируем не то прошлое, от которого происходим, а то прошлое, от которого хотим происходить.

Сейчас это проявляется максимально отчетливо, это конструирование мест памяти. Именно конструирование. Напомню историю с Александром Невским, проект "Имя Россия". Историки, которые не понимают глубин своей профессии, но очень хорошо эрудированы в своей области, начали говорить: зачем мы выбираем Александра Невского, мы о нем так мало знаем, это вообще полумифическая личность. На это возглавлявший проект Никита Михалков, человек гениальный в этом смысле (а для меня гений – это человек, который, не обладая знанием, может уловить идею что называется "из воздуха"), сказал: "Был ли Александр Невский, не был ли Александр Невский… Да какая разница! Главное, что нам сейчас нужен такой образ!".

Сейчас нужна та история, которая делает жизнь людей более комфортной. Нужно так конструировать общенациональную историю, чтобы она способствовала консолидации социума, а не его разобщению. Это ведь реальная вещь. Это задача общей исторической памяти. Должны быть люди, которые это понимают и умеют делать.

Профессиональные историки, с одной стороны, должны добывать то историческое знание, которое мы называем строго научным и которое должно способствовать принятию адекватных управленческих решений, адекватных сегодняшней ситуации, и, с другой стороны, должны уметь конструировать то знание, которое максимально полно и непротиворечиво репрезентирует современный мир.

М.Р.: Конечно, кого-то это шокирует. Когда я читаю лекции, часто спрашивают: А вас не уязвляет такая ситуация – история для узкого круга и история для масс? Но уязвляет – не уязвляет… а дело в новой ситуации – ситуации постпостмодерна обстоит именно так..

Это две истории, которые равноправно существуют?

М.Р.: Это то, о чем писала Ольга Михайловна. О существовании двух парадигм, парадигмы нарративной логики и парадигмы строгого знания. Она уловила ситуацию сосуществования и борьбы. А я бы сказала о просто сосуществовании, без всякой борьбы.

Профессиональный историк понимает, что то знание, которое он добыл, может не являться истинным, он должен апробировать его в научном сообществе. А ведь в конце XX века что получилось: как кто из историков что-то прочитал, анекдот какой-то исторический, так бежит с людьми делиться. Естественно, что общественное сознание было в состоянии задерганности. Может быть, действительно социуму надо предлагать некие вменяемые конструкции, ведь первичная социальная потребность человека – это потребность в идентичности. Человек должен понимать, к какой социальной группе он принадлежит и где истоки этого социума. Поэтому очень много современных произведений построено на том, что человек теряет память…

Историки должны помнить, что главная социальная функция их науки – не разрушать, а выстраивать память социума.

источник: Полит.Ру

Последние материалы раздела

• 30 декабря 2016
  Диссертация Мединского как летучий голландец
• 30 декабря 2016
  Работа есть — денег нет
• 29 декабря 2016
  "Основной удар придется на московские и петербургские институты"
• 29 декабря 2016
  Советник Путина: Россию могут отключить от интернета
• 28 декабря 2016
  Драйверы инноваций

Обсуждение

Добавить комментарий

Обсуждение материалов доступно только после регистрации.

« к началу страницы