Дискуссии

« вернуться к списку

версия для печати

Реформа образования: десять лет компромисса

Ректор Российского университета дружбы народов Владимир Филиппов. Фото с сайта www.strf.ru Справка STRF.ru:
Филиппов Владимир Михайлович, ректор Российского университета дружбы народов, министр образования РФ (1998–2004 годы), академик Российской академии образования, доктор физико-математических наук, профессор

Как усовершенствовать систему ЕГЭ, почему в России не прижился эксперимент по профильному обучению в школах, на самом ли деле советское образование было лучшим в мире – эти вопросы STRF.ru обсуждает с ректором РУДН Владимиром Филипповым.

В обществе крайне негативно воспринимают изменения, которые происходят в системе образования. Многие считают, что власти разрушают школу, пытаясь бездумно перенимать западные традиции. И кроме ухудшения качества образования это не даёт никаких результатов. На Ваш взгляд, каковы главные итоги предпринятых за последние годы реформ?

– В конце прошлого года завершилась реализация десятилетней Концепции модернизации российского образования, утверждённой Правительством РФ в 2001 году. Хорошо, что за её выполнение отвечали два министра: до 2004 года я, а потом – Андрей Фурсенко. Кстати, когда он пришёл к власти, то первым делом провёл анализ того, что было задумано. Посмотрел, нельзя ли от чего-то отказаться, какие решения – правильные, а какие – ошибочные.

Первое десятилетие новой России (с 1991 по 2000-й) было периодом блужданий, шатаний, дискуссий о том, куда идти российскому образованию. И всё это на фоне экономического упадка – школы не получали деньги на коммуналку, задерживалась зарплата, стали открываться частные вузы… В августе 1998 года произошёл дефолт, а в сентябре того же года я пришёл в правительство Евгения Примакова. И уже в феврале 1999 года в Тюмени мы провели первое всероссийское совещание на тему "Огранизационно-экономические и структурно-функциональные изменения в российском образовании". Было очевидно, что надо не просто лакировать что-то в системе, а утверждать новый курс развития.

В то время шла сильная политическая борьба, по крайней мере, трёх движений – партии Ельцина, Жириновского и "левой" оппозиции (коммунистов). На рубеже находились Примаков, Лужков. В этих условиях было принято два документа, с которых началась консолидация.

В 1999 году, меньше чем через год после дефолта, была разработана национальная доктрина образования в Российской Федерации. Мы её вынесли на обсуждение в начале января 2000 года, фактически в первый рабочий день Владимира Путина в должности исполняющего обязанности президента. 14 января в Кремле состоялся съезд работников образования всех уровней – начиная от дошкольного и заканчивая послевузовским (собралось пять тысяч делегатов). Перед началом заседания Валентина Матвиенко спросила: "Вы не боитесь, что съезд кончится бунтом – учителя не получают зарплаты, не оплачена коммуналка". Мы её успокоили, зная, что работники образования – умные и дальновидные люди. Они понимают, что есть текущие проблемы государства, а надо спасать систему образования в целом.

Все концептуальные вопросы утвердили в национальной доктрине. Путин поддержал её принятие. Хотя и удивился, почему она написана на период до 2025 года. Мы объяснили: уже при рождении ребёнка родители должны знать, какое образование они смогут ему дать в своей стране.

Ещё один принципиальный документ – в 1999 году после восьми лет дискуссий впервые была принята федеральная целевая программа развития образования.

Из-за чего протестует общество

Принципиально в чём состояли отличия? Была советская школа. Вы начали думать, какой должна быть школа будущего – аж до 2025 года. Какие концептуальные изменения вы закладывали и действительно ли был взят прозападный подход?

– Специально для съезда в Кремле мы подготовили и раздали всем участникам брошюру: "Мировые тенденции развития системы образования". Там были прописаны все существующие модели – китайская, западноевропейская, североамериканская… Нет смысла заново изобретать велосипед. Надо учитывать чужой опыт. Но образование в каждой стране имеет большую специфику: зависит от культурно-исторических традиций, социально-экономических условий и даже политической обстановки. Поэтому нужно выбирать свой путь.

Действительно, многие считают, что в итоге началось бездумное следование западным традициям, которое разрушило нашу школу. Есть такой интересный парадокс: люди привыкли сравнивать сегодняшнее преподавание в школах (вузах) с тем, как их учили. И когда они встречают несовпадения, то начинают возмущаться. Надо понимать, что мы готовим людей для нового общества, для экономики знаний, а для этого нельзя использовать технологии, по которым мы когда-то учились сами.

Это как раз связано с дискуссией вокруг новых школьных стандартов?

– Да, это пример перестройки в системе образования, которая у многих вызывает непонимание. Когда обсуждают стандарты, то недовольство вызывает изменение содержания образования, сокращение изучаемого материала.

Раньше говорили, что миром правит тот, кто владеет информацией. С появлением интернета посыл изменился: миром правит тот, кто быстрее находит нужную информацию. Достаточно набрать несколько ключевых слов в поисковике, и всё узнаешь. Именно этому надо учить детей: умению работать с информацией. Такова новая парадигма образования, которую общество не принимает.

В школьной и вузовской программах надо убрать всю детализацию, оставив базовые фундаментальные знания. Не надо вбивать в голову нескольким миллионам шестиклассников, сколько видов дождевых червей существует.

Как разошлись эксперименты по ЕГЭ и профильной школе

До сих пор одним из самых спорных вопросов остаётся итоговая аттестация школьников. Как, на Ваш взгляд, следует усовершенствовать процедуру проведения ЕГЭ, который начали вводить в Вашу министерскую эпоху?

– Надо решать вопросы безопасности, чтобы ученики не пользовались компьютерами, телефонами и другими средствами связи, а также следует устранить влияние человеческого фактора, особенно в маленьких поселковых школах – чтобы не было помощи педагогов. Это легко решаемые вопросы. Что же до принципиального момента, то эксперимент по ЕГЭ планировали вводить вместе с экспериментом по профильной школе. Одним ученикам надо было обеспечить углублённое изучение математики-физики-биологии, а другим – литературы-истории-русского. И исходя из этого сделать два разных ЕГЭ, как это практикуется в мире: гуманитарии выбирали бы задания группы "А", а технари – группы "Б". У нас же получилось, что, не введя профильную школу, на ЕГЭ по математике одинаково гоним и будущих гуманитариев, и технарей. Всем им говорим: "Вы должны одинаково хорошо знать математику". Не может такого быть! Не подготовив необходимую базу, дискредитировали ЕГЭ в оценках родителей и детей, которые постоянно ужасаются вопросам экзаменов. Я подчёркиваю: совершенствование ЕГЭ лежит в этой области. Тогда многие вопросы будут сняты.

Профилизация последних двух-трёх лет обучения в школе – общепризнанная мировая тенденция. Россия тоже идёт по этому пути. Но за счёт института репетиторства. Зачем же мы поддерживаем теневую экономику?

Надо за счёт государства сделать профильные классы. Ученик сможет без всяких репетиторов углубленно изучать три-четыре предмета в последних классах. И не нужны ему ещё пять-шесть предметов в школе!

Почему эксперимент по переходу к профильной школе запоздал?

– Если честно, здесь вопрос тактический. Андрей Александрович критически подошёл к реформам. К тому же на него оказывалось сильное давление ректорского сообщества: "Отмените ЕГЭ! Отмените бакалавра/магистра!". Он сказал: "Я буду разбираться".

В последние недели работы министром, в феврале 2004 года, я подписал приказ об утверждении разрабатываемых в течение двух лет стандартов школьного образования – начального, среднего и старшего. В том числе они предполагали переход к профильной школе. Мы хотели разгрузить программу на 20 процентов, убрать излишнюю детализацию. За счёт этого можно было бы улучшить изучение иностранных языков со второго класса. А в старшей профильной школе, как и во всей Европе, перейти к изучению второго иностранного. Не получилось!

Андрей Александрович этот приказ не отменил, но предложил каждой школе самостоятельно решать – следовать этим стандартам или ждать новых (как известно, для старшей школы они так и не утверждены до сих пор – ред.).

Я рад тому, что новый министр поддержал ЕГЭ как более объективный механизм доступа в высшие учебные заведения, чем вступительные экзамены в конкретный вуз. А в школе мы ушли от ситуации: "Сам учу – сам оцениваю".

Но тогда под давлением ректоров был отменён эксперимент по ГИФО (государственные именные финансовые обязательства). Сейчас все понимают, что ему на смену должно прийти что-то другое, то есть в любом случае необходимо уходить от административного распределения средств. Для школ уже применяют принцип нормативно-подушевого финансирования, теперь и для вузов появятся новые формы в рамках предоставления субсидий. Нормативное финансирование должно быть.

Если вернуться к ЕГЭ, реализация этого эксперимента Вас не разочаровала?

– Тестирование реализуется в 90 процентах стран мира. Ребёнка надо приучать к тестированию. Ему это много раз в жизни пригодится, в том числе при устройстве на работу. А мы детей в школе к этому не готовили.

Оценку ЕГЭ дала сама жизнь. Благодаря его введению в вузах и главным образом в столичных увеличилось число иногородних студентов. Перед стартом ЕГЭ, в 2001 году, в московские вузы поступали 75 процентов детей из Москвы и Московской области и только 25 – иногородних. По разным причинам. В первую очередь потому, что при вступительных экзаменах в каждом столичном вузе были свои репетиторы, свои платные курсы, свои договорные школы, свои целевые приёмы. Школьники из регионов понимали: ехать сюда бесполезно. Как будто бы мы построили Бауманку, МГУ, МГИМО только для жителей столицы. А сейчас ситуация резко изменилась. То есть ЕГЭ сработал на этапе приёма в вузы.

Второе: "двоек" по итогам школьной аттестации на основе ЕГЭ стало больше. В эксперименте доходило до 20 процентов. В среднем по стране 20 процентов выпускников три-четыре года подряд получали по математике "неудовлетворительно". В советское время, до начала эксперимента, этот показатель был на уровне 1,5 процента. Получается, раньше в школе врали и учили детей лжи.

Эти два факта показывают, что основные цели (и по оценке школьного уровня, и по доступности вузов) достигнуты. Другое дело, что ЕГЭ – это частичка доступности. Это не только возможность "объективно поступить". Должны быть условия для обучения. Студент должен получить место в общежитии, а ещё – достойную стипендию. Формула доступности высшего образования складывается из ЕГЭ, общежития и хорошей стипендии.

Многие вузы не доверяют результатам ЕГЭ, перепроверяют у первокурсников знания. Как Вы к этому относитесь?

– Меня интересует, почему же вузы никогда не ставили вопрос о том, что они не доверяют вступительным экзаменам друг у друга – скажем, Бауманка никогда не интересовалась результатами приёмной кампании Хабаровского политехнического института. Сейчас есть единые, известные обществу критерии. Если вы хотите участвовать в составлении экзаменационных заданий – пожалуйста. Рособрнадзор предлагает каждый год всем вузам страны: "Будьте экспертами! Предлагайте свои задания!". Механизм объективный. Так что у вузов не может быть никаких претензий.

С чем тогда связана эта неприязнь к ЕГЭ?

– Я думаю,

это объясняется желанием вузов опять оказаться поближе к "кормушке" вступительных экзаменов.

Есть интересный пример из доктрины образования – то, что не было реализовано. В рамках профильной школы предполагалось, что дети начальных классов будут учиться в одном здании, средних – в другом и старших – в третьем. Это не везде можно сделать. В сельской местности этого нет – даже на Западе. Но в крупных городах очень распространено. С точки зрения воспитания не надо держать в одном здании детей 16–17 лет и 7–8 лет. Это также важно с точки зрения трудовой мобильности – чтобы с детства люди учились менять класс, коллектив. Чтобы человек не боялся переехать в другой город, легко адаптировался к новому окружению. А у нас ребёнок поступил в 1 класс и проучился до 11. Для него сменить место работы чрезвычайно тяжело, не говоря уже о смене места проживания – это целая трагедия. Это резко отличает нас от европейцев. Так заложено воспитательной системой.

Когда-то планировалось, что в рамках профильного обучения надо сделать такие школы. Например, я живу в Ясенево. Жена у меня работала в школе учителем. Там три школы находятся в 50 метрах друг от друга. Мы этим школам предлагали распределить контингент учащихся по возрастам. Но проект рухнул. Директора школ не захотели отказаться от доступа к выпускным экзаменам, к медалям.

Путь к бакалавру-магистру

Андрей Фурсенко переосмыслил начатые реформы. Есть ли ещё какие-то нереализованные идеи, о которых, возможно, Вы жалеете?

– Таких идей больше нет. Я очень благодарен Андрею Александровичу за очень сложную тему, которую он поддержал и развил, связанную с переходом вузов на двухуровневую систему обучения. Хотя на него сильно наседало определённое сообщество, пыталось доказать ненужность этой реформы.

Это мировая тенденция – уже 49 стран Европы перешли на систему "бакалавр/магистр", а Россия – что? Ей остаётся строить собственную колею – как когда-то получилось с железной дорогой – до Бреста доезжаем, а потом пересаживаемся в другие поезда, потому что в Европе другая колея. Мы не можем сделать такую же ошибку, какую совершили 200 лет назад при построении железных дорог!

Первым в Советском Союзе на систему "бакалавр/магистр" перешёл РУДН в 1989 году. Наши студенты-иностранцы очень приветствовали систему "бакалавр/магистр", которая давала им разные уровни и разные возможности для специализации.

У нового министра было достаточно времени существенно развить идеи реализации двухуровневой системы. В начале 2000-х мы планировали более простой подход. Появилась т.н. многоукладная экономика. Если раньше человек готовился по государственному стандарту, было известно, куда он пойдёт работать, сейчас не известно, где он устроится – в госсекторе, частной компании или вообще уедет за рубеж.

Андрей Александрович эту тему развил и дополнил тем, что вновь разработанные стандарты несут в себе не только понятие многоуровневости. Стандарты построены на принципах подготовки креативных специалистов по компетентностному подходу. Грубо говоря, не просто утвердить содержание образования, а решить, что, скажем, из философии должны знать инженеры, историки и медики. Раньше спорили, что преподавать. А теперь был поставлен вопрос: зачем преподавать? Идеология новых стандартов очень прогрессивна.

По Вашим оценкам, вузы готовы к таким преобразованиям?

– Если говорить о преподавателях, то они не готовы. Мой принцип таков: прежде чем кого-то контролировать, надо его чему-то научить. Надо в обязательном порядке проводить курсы переподготовки, повышения квалификации и т.д. – особенно по использованию новых технологий. Преподаватели должны освоить новую парадигму – не фактам учить, а учить, как находить факты, – с помощью мультимедийных средств, компьютерных технологий. Например, мы хотим, чтобы 100 процентов выпускников магистратуры РУДН владели двумя иностранными языками. Всё равно, кто ты – инженер, медик, агроном. Если такие требования предъявляются к выпускникам, то соответственно это распространяется и на преподавателей. Значит, мы должны реализовать программу переподготовки по языкам для преподавателей вузов (в частности). Другого пути нет. Каждый год сотни преподавателей университета поэтапно проходят повышение квалификации (и по компьютерным технологиям, и по иностранным языкам).

Советское образование не было лучшим в мире

Вы согласны, что за последние годы качество образования сильно ухудшилось?

– В разное время на один и тот же вопрос: "Солнце вращается вокруг Земли или же Земля вокруг Солнца?" отвечали по-разному. То же самое здесь.

В советское время говорили, что у нас лучшее школьное образование в мире. Но это было лукавство. Наше гуманитарное образование считалось архиплохим. Довлела идеология. Для чтения предлагались только коммунистические авторы. Тогда о какой "лучшей школе" идёт речь? О физико-математической. Так и скажите, но не про школьное образование в целом!

Сейчас во многих странах, в том числе и в России, произошёл переход от элитного высшего образования к массовому. В законе об образовании 1992 года говорилось, что государство обязано обеспечить не менее 170 бюджетных мест на 10 тысяч населения. Сейчас у нас 500 студентов на 10 тысяч населения.

В рамках любого массового производства – будь то галстуки, автомобили или выпускники вузов – одинакового качества быть не может.

В любом массовом производстве есть элитное, среднее и плохое. Так надо относиться к высшему образованию. Оно попросту стало разным. Как ни парадоксально, оно разное даже внутри одного вуза, где некоторые программы реализуются 40 лет, а некоторые только ввели. Например, в МГУ открыли медицинский факультет. Замечательно. Но пока они наработают свои кадры, создадут научные школы, пройдёт время. Говорить, что медицинский факультет находится на том же уровне, что физмат и мехмат МГУ – просто нонсенс.

Поэтому, наверное, и начались программы по поддержке ведущих вузов, чтобы обозначить и подчеркнуть различия между вузами?

– Да, хотя некоторые критикуют эту политику. Даже в Советском Союзе был список 32 ведущих вузов. И ни у кого не возникало вопросов, так как это было административное решение ЦК партии и Совета министров.

Государственных денег при массовом высшем образовании на всех в одинаковой доле не хватит. Поэтому определённые механизмы реструктуризации высшего образования должны быть. Я поддерживаю идею исследовательских университетов.

Перечень НИУ должен как-то меняться? Нужно проводить новую волну конкурсов?

– Здесь можно долго обсуждать. Статус НИУ 29 вузов-победителей получили на 10 лет. Я считаю, что можно было бы вносить изменения чаще. Это слишком долгий срок. Победители получат большие деньги и вырвутся вперёд. Естественно, они уже будут вне конкуренции (почти). Можно было бы сократить этот срок до пяти лет. После этого те вузы, которые не выполнили свои обязательства, лишались статуса и участвовали в конкурсе с остальными университетами на общих основаниях.

Надо всё время совершенствовать механизмы объективности оценки. Подчеркну: министром было сделано всё, чтобы отбор победителей был беспристрастным. Я никакой претензии никому ни разу не высказывал, хотя во втором конкурсе РУДН не хватило одного балла, чтобы оказаться в числе победителей.

Как вы думаете, из 29 НИУ кто-нибудь лишится этого статуса?

– Я абсолютно в этом убеждён. Несколько вузов не подтвердят свой статус, и, чтобы занять их места, будет объявлен дополнительный конкурс. Сейчас создаётся комиссия, которая каждый год анализирует выполнение вузами утверждённых индикаторов-показателей. Вузы взяли на себя серьёзные обязательства, и министерство их строго контролирует.

Одна из задач, которая ставилась перед НИУ, – оказаться в числе ведущих университетов. По Вашему мнению, эту задачу удастся решить?

– Это вопрос о рейтингах – по-моему, "от лукавого". Я вообще скептически отношусь к рейтингам. Многие носят коммерческий характер. Нельзя в один список "500 лучших вузов мира" ставить сразу и технический университет, и аграрный, и медицинский. Например, в области математики/физики наши мехматы уже сейчас находятся на мировом уровне. Но как можно сравнить Щукинское училище и Бауманку? Как их вписать в рейтинг? А он один – Шанхайский. Если уж делать рейтинги, то сравнивать образовательные программы вузов. Это будет объективно. Не надо мерить общую температуру по больнице.

Муравьёва Марина

источник: STRF

Последние материалы раздела

• 30 декабря 2016
  Диссертация Мединского как летучий голландец
• 30 декабря 2016
  Работа есть — денег нет
• 29 декабря 2016
  "Основной удар придется на московские и петербургские институты"
• 29 декабря 2016
  Советник Путина: Россию могут отключить от интернета
• 28 декабря 2016
  Драйверы инноваций

Обсуждение

Добавить комментарий

Обсуждение материалов доступно только после регистрации.

« к началу страницы